Этот снимок Сергея Эфрона в военной форме, являющийся фрагментом групповой фотографии, довольно отлично вестим. Но вдалеке не все знают, что обозначает цифра 187 на его погонах. А обозначает она номер санитарного поезда, в котором Эфрон служил в чине зауряд-прапорщика с марта по июль 1915 г.
Военно-санитарные поезда в период Первой мировой войны находились не только в подчинении военного ведомства, но и создавались на социальных началах - частными лицами и разными организациями. Одной из таких социальных организаций был Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам во главе с кн. Г.Е. Львовым. Именно Союзу принадлежал поезд № 187, тот, что с октября 1914 г. делал рейсы из Москвы в Белосток, Варшаву и другие прифронтовые города. История этого поезда исключительно знаменательна тем, что связана с именем дочке великого писателя - Александры Львовны Толстой.
В своих воспоминаниях Дочка Александра Львовна рассказывает, как в самом начале войны она обратилась с просьбой к Г.Е. Львову отправить ее на фронт. Князь отнесся к Толстой скептически, считая ее человеком непрактичным и не подходящим для ответственной работы. Исключительное, что удалось тогда Александре Львовне - это стать сестрой милосердия в санитарном поезде № 187, работавшем на Северо-Западном фронте.
Первый рейс поезд совершил в период с 6 по 21 октября (ветхого жанра) 1914 г. по маршруту: Москва - Белосток - Гродно - Вильна - Двинск - Режица - Москва. Тогда его пациентами стали 453 человека. В течении октября - ноября 1914 г. было сделано еще несколько рейсов в Восточную Пруссию, во время которых эвакуировались не только русские солдаты, но и пленные германцы, нуждавшиеся в медицинской помощи.
А. Л. Толстая у санитарного поезда № 187.
Врач М. А. Абакумова-Саввиных, А. Л. Толстая и брат милосердия Эмилио Феррарис,
итальянский подчиненный, преподаватель итальянского языка в Московской консерватории.
Белосток, 10 октября 1914 г.
Наш поезд привозил раненых и больных с фронта в Белосток на санитарный пункт, где их перевязывали и эвакуировали дальше.
Облик нашего старшего доктора Марии Александровны Савиных вовсе не подходил, в моем представлении, к ее профессии. Она была дюже прекрасна. Положительные черты лица, черные брови, карие живые глаза, молодое лицо и... абсолютно белые волосы. Мы все уважали и любили ее. Она была очаровательным товарищем - веселая, общительная, но была плохим и неопытным врачом. Пугалась тяжелых случаев ранения, терялась, когда нужно было принять экстренные меры, сделать операцию, дабы спасти раненого либо больного.
Раненых привозили прямо с поля сражения, и бывали тяжелые случаи ранения в живот, в голову, изредка умирали здесь же во время перевязки.
Никогда не позабуду одного раненого. Снарядом у него были примерно оторваны обе ягодицы. Вероятно, его не сразу подобрали с поля сражения. От ран шло ужасное зловоние. Взамен ягодиц зияли две серо-чумазые огромные раны. Что-то в них копошилось, и, нагнувшись, я увидела... черви! Толстые, упитанные белые черви! Дабы промыть раны и убить червей, нужно было промыть их мощным раствором сулемы. Пока я это делала, раненый лежал на животе. Он не стонал, не жалился, только скрипели стиснутые от ужасной боли зубы. Перевязать эти раны, дабы повязка держалась и дабы задний проход оставался свободным, - было делом не легким... Не знаю, совладала ли я с этой задачей...
Знаю только, что я была неопытна, что нужно было пройти еще огромную тренировку, дабы обучиться не расстраиваться, позабыть об страшных открытых ранах с белыми толстыми червями, дабы это не мешало мне типично есть, спать...
Помню еще один случай: на перевязочном пункте в Белостоке я перевязывала солдата, раненного в ногу. Радостный был парень, и, правда нога у него мощно болела, он радовался, что его эвакуируют: «Домой поеду, к жене, ребятам. Они, наверное, соскучились обо мне». Наоборот веселого солдата сидел на стуле немец. Рука перевязана кое-как, бурым потемневшим пятном через марлю просочилась кровь.
- Эй, немчура! - внезапно закричал во все горло радостный солдат, - не гут, не гут, для чего ты мне, немецкая морда, ногу прострелил? А? - и показывает на рану.
- Jawohl! - соглашается немец, показывая руку.- Und Sie haben mir auch mein Hand durchgeschossen.[И вы мне тоже руку прострелили.]
- Ну, хорошо, немчура, война, ничего не сделаешь... - верно извиняясь, сказал солдат. Оба радостно и нежно друг другу улыбнулись.
(А.Л. Толстая. Дочка)
М. А. Абакумова-Саввиных
Врач Мария Александровна Абакумова-Саввиных, делившая с А.Л. Толстой одно купе, была сибирячка из города Красноярска, вдова золотопромышленника Саввиных, фамилию которого она добавила к своей девичьей. Неопытность Марии Александровны в первые месяцы войны объяснялась тем, что раньше ей не приходилось бывать на управляющих должностях - в Красноярске она занималась частной практикой по женским болезням, а также преподавательской работой. Со временем навык пришел, и весной 1916 г. Толстая пригласила подругу в свой санитарный отряд, действовавший под эгидой все того же Всероссийского земского союза. В 1923 г. Саввиных перебралась в Ясную Поляну, где работала врачом. Скончалась она в Москве в 1935 г.
В реальное время в Музее-фазенде Л.Н. Толстого в Ясной Поляне хранится принадлежавший ей фотоальбом, посвященный жизни санитарного поезда № 187. 2-й сходственный альбом, прежний собственностью сестры милосердия Зои Петровны Рязановой (в замуж. Ауэрбах), находится в собрании красноярского изыскателя Владимира Чагина, вследствие усилиям которого мы можем сейчас познакомиться с редкими снимками супруга Марины Цветаевой.
Сестра милосердия Зоя Рязанова
Старший доктор М. А. Абакумова-Саввиных (в центре) с сестрами милосердия и санитарами.
Санитары были немцы-меннониты, которым религия не дозволяла брать в руки оружие.
В перевязочной. Вторая слева - М. А. Саввиных.
Как многие студенты в 1915 г., Сергей Эфрон не мог спокойно сидеть за книжками в то время, когда другие воевали. Он решил последовать примеру своей сестры Надежды, которая стала сестрой милосердия в санитарном поезде № 182 Всероссийского земского союза.
...Подготавливаемся провожать Асю [Василису Жуковскую] и Сережу. Он приобрел себе желтую куртку, погоны, сапоги и геройски мерз в этом наряде при отчаянной вьюге, так что в конце концов у него зуб на зуб не попадал.
25 марта 1915 г. Сергей пишет Надежде о том, что весь день дежурит в Союзе, ждя назначения. Скоро предназначение было получено: ему предстояло стать братом милосердия в поезде № 187. С Александрой Толстой Эфрону встретиться было не суждено: она к тому времени теснее оставила службу в поезде, отправившись на турецкий фронт.
28 марта 1915 г. друзья провожали Сергея на вокзал. Совместно с ним в качестве сестры милосердия отправлялась Василиса Александровна (Ася) Жуковская - племянница книгоиздателя Д.Е. Жуковского, женатого на поэтессе Аделаиде Герцык, с которой дружили сестры Марина и Анастасия Цветаевы. Фельдштейн в письме к Надежде Эфрон от 30 марта 1915 г. так описывает эти проводы:
Два дня тому назад уехали Ася и Сережа в поезде № 187. Я проводил их на Нижегородскую станцию. Поезд по виду дюже отличен и персонал, кажется, не дрянен. Ася в куртке, повязке и с крестом - такое олицетворение святости взятых на себя обязанностей, что сердце всего правдивого патриота должно трепетать от радости... Сережа был желт, утомлен, дюже печален и наводил на невеселые мысли. Искренне говоря, он мне не нравится. Так выглядят люди, которых что-то гнетет помимо каждого нездоровья. Провожали Марина, Ася[Анастасия Цветаева] и рядом с ней какой-то покорный рыженький еврейчик [М.А. Минц], вероятно новейший кандидат в самоубийцы. Он смиренно нес пять экземпляров Королевских размышлений, последнего произведения Асиной фантазии. Асе Жуковской и Сереже устроиться совместно удалось не сразу. В Союзе их приняли за влюбленных и не пожелали помогать ослаблению нравов, отправляя их в одном поезде.
Помимо патриотических побуждений отъезд Сергея Эфрона имел еще и собственные поводы: его крепко угнетал безумный роман Марины с Софьей Парнок. Ощущая себя лишним в этом любовном треугольнике, он решил, что будет благоразумнее на время удалиться.
Василиса Жуковская (стоит слева) и Сергей Эфрон в дверях поезда.
Дорогая моя Лиленька - теперь вечер, в моем купэ никого нет и писать легко. За окном безграничные ряды рельс запасных путей, а за ними дорога в Седлец, около которого мы стоим. Все время раздаются свистки паровозов, мимо летят санитарные поезда, воинские эшелоны - война близко.
Сегодня я с двумя товарищами по поезду отправился на велосипеде по окрестностям Седлеца. Захотелось пить. Зашли в небольшой домик у дороги и у ветхой, ветхой польки, которая сидела в кухне, попросили воды. Увидав нас она засуетилась и пригласила нас в праздничные комнаты. Там нас встретила юная полька с милым печальным лицом. Когда мы пили, она глядела на нас и ей видимо хотелось заговорить. Наконец она решилась и обратилась ко мне:
- О отчего пан такой мизерный?[изможденный, осунувшийся - польск.] Пан ранен?
- Нет я здоров.
- Нет, нет пан такой тоскливый (я примитивно утомился) и мизерный (по-русски это звучит досадно, а по-польски вовсе напротив). Пану необходимо огромнее есть, пить молока и яйца.
Мы скоро вышли. И вот я не офицер и не ранен, а ее слова подействовали на меня необыкновенно мощно. Будь я подлинно раненым офицером мне бы они всю душу опрокинули.
Сохранилось фото, сделанное в день этой велосипедной прогулки.
Сергей Эфрон с велосипедом (слева). Крайняя справа сидит Зоя Рязанова.
Седлец, 4 апреля 1915 г.
Сергей Эфрон и Мария Саввиных (лежит слева) с сестрами милосердия.
За Эфроном Жуковская.
Персонал санитарного поезда № 187. Фото сделано в г. Седлец (нынче Седльце в Польше) весной либо в начале лета 1915 г.
В центре сидят руководитель поезда (в чине подпоручика) и старший доктор М.А. Абакумова-Саввиных, вторая справа от Саввиных -
Зоя Рязанова (в белой косынке). Справа от нее во втором ряду - три прапорщика, в том числе Сергей Эфрон (сидит в профиль).
Василиса Жуковская крайняя слева во втором ряду.
Сергей Эфрон (справа) у поезда.
1 мая 1915 г. на станции Багратионовская. Сергей Эфрон с шашкой в руке.
В тот же день на Багратионовской. Сцена из какого-то театрализованного действа.
Фрагмент этой фотографии, вставленный в медальон, Эфрон подарил Марине Цветаевой.
Ныне медальон хранится в Доме-музее М.Цветаевой в Москве.
Нас сегодня либо завтра отправляют в Москву на ремонт - до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа дюже легкая - потому что перевязок делать примерно не доводилось. Видели массу, но писать об этом невозможно - не пропустит цензура.
В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы - одна из них упала в пяти шагах от Аси и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно, не бомба, а зажигательный снаряд).
После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт - Верин поезд теснее переведен туда.
Меня ужасно тянет на войну солдатом либо офицером и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Непереносимо неуклюже мне от моего мизерного содружества - но на моем пути столько неразрешимых сложностей.
Я знаю очаровательно, что буду отважным офицером, что не буду вовсе опасаться гибели. Убийство на войне меня теперь вовсе не пугает, невзирая на то, что вижу каждодневно и умирающих и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии немыслимо. Не ушел я пока по двум причинам - первая, ужас за Марину, а вторая - это моменты ужасной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не надобно, что и война-то уходит на десятый план.
Здесь, в такой близости от войны, все напротив думается, напротив переживается, чем в Москве - мне бы дюже хотелось именно сейчас с тобой побеседовать и рассказать тебе многое.
Солдаты, которых я вижу, умилительны и красивы. Припоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами - о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и тому сходственное. Как бы тут у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной глупостью.
Меня тут не покидает одно чувство: я слишком немного даю им, так как не на своем месте. Какая-либо простая «неинтеллигентная» сестрития дает солдату в сто раз огромнее. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев, на месте руководства, я забрал бы в солдаты, как тунеядцев. Ах, это все на месте видеть надобно! Достаточно о войне.
- Ася дюже умилительный, классный и существенный человек - мы с ней крупные друзья. Сейчас у меня к ней возникла и та жалость, которой недоставало прежде.
Сергей Эфрон и Василиса Жуковская в окне поезда (слева).
Сергей Эфрон с фотоаппаратом.
С 1 июля 1915 г. Надежда Эфрон решила уволиться из санитарного поезда № 182, дабы поступить артисткой в Камерный театр Таирова. За день до этого, 30 июня, Сергей пишет ей:
Милая Верочка, у самой Москвы - на ходу видел мельком твой поезд - какая обида!
Этот наш рейс будет, возможно, коротким и если ты не уедешь из Москвы - мы скоро увидимся...
С Союзе на твое место будет проситься сестра с нашего поезда Татьяна Львовна Мазурова - ее отважно можешь советовать как красивого человека и работника. Правда вероятно твой поезд теснее ушел.
Сейчас короткая остановка в Минске. Куда едем - неведомо.
Предыдущий рейс был экстраординарно увлекательным - мы подвозили раненых из Жирардова и Теремна.
Милая Лиленька, вновь был в Москве и застал там Надежду. Она была такой нежной, ласковой, умилительной и очаровательной, какой я ее никогда не видел. Мы провели совместно красивый день...
Уезжать нам с Асей[Жуковской] страшно не хотелось, а пришлось и теперь мы теснее мчим (как мчим ты знаешь) к Варшаве.
В последнее время дюже много работы - завязались бои и в Москве нас больше суток не держат...
Я мечтаю позже этого рейса на время кинуть службу и поселиться с Надеждой на даче. Отдых для меня нужен - лето теснее кончается, а что будет зимой неведомо.
Не изумляйся параличному почерку - вагон безжалостно качает.
Милая Лиленька, не пишу тебе так как замотался до гибели.
Сейчас у нас кошмарный рейс. Подробности потом. Думаю, что позже этого рейса буду длинно отдыхать либо вовсе кину работу. Ты даже не можешь себе представить десятой доли этого кошмара.
К концу июля 1915 г. Эфрон оставил работу в санитарном поезде. Он уехал отдыхать в Коктебель к Волошину, а после этого возвратился к учебе в Московском институте.
После него на службу в поезд № 187 пришел его товарищ по Московскому институту Всеволод Богенгардт, о котором будет обособленный рассказ.
Сергей Яковлевич Эфрон (11 октября 1893, Москва - 16 октября 1941, Москва) - публицист, литератор, офицер Белой армии, марковец, первопоходник, евразиец, шпион НКВД. Супруг Марины Цветаевой, папа трёх её детей.
Биография
Сергей Яковлевич Эфрон родился в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855-1910), из вестимого дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854-1909), из протекавшей из Виленской губернии иудейской семьи. Племянник прозаика и драматурга Савелия Константиновича (Шееля Калмановича) Эфрона (литературный псевдоним С. Литвин; 1849-1925).
Из-за ранней гибели родителей до наступления совершеннолетия у Сергея был опекун. Окончил известную Поливановскую гимназию, учился на историко-филологическом факультете Московского института. Писал рассказы, пробовал играть в театре у Таирова, издавал журналы, а также занимался подпольной деятельностью.
После начала Первой мировой войны, в 1915 году поступил братом милосердия на санитарный поезд; в 1917 году завершил юнкерское училище. 11 февраля 1917 командирован в Петергофскую школу прапорщиков для прохождения службы. Через полгода зачислен в 56-й пехотный запасной полк, учебная команда которого находилась в Нижнем Новгороде.
В октябре 1917 году участвует в боях с большевиками в Москве, после этого - в Белом Движении, в Офицерском генерала Маркова полку, участвует в Ледяном походе и обороне Крыма.
В эмиграции
Осенью 1920 года в составе своей части эвакуируется в Галлиполи, после этого переезжает в Константинополь, в Прагу. В 1921-1925 - студент философского факультета Пражского института. Член русской студенческой организации, союза русских писателей и корреспондентов.
Вскоре позже эмиграции Эфрон стал испытывать ностальгию по России, желание возвратиться на родину становилось всё мощней. В Праге Сергей Яковлевич организует Демократичный союз русских студентов и становится соредактором издаваемого Союзом журнала «Своими путями», участвует в становлении евразийского движения, получившего широкое распространение среди русской эмиграции как альтернатива коммунизму. Сергей Яковлевич примыкал к левой части движения, которая, по мере углубления раскола евразийства все лояльнее относилась к советскому строю.
В 1926-1928 годах в Париже Эфрон работал соредактором близкого к евразийству журнала «Вёрсты».
В 1927 году Эфрон снялся во французском фильме «Мадонна спальных вагонов» (режиссёры Марко де Гастин и Морис Глэз), где сыграл роль заключённого-смертника в Батумской тюрьме, которая длилась лишь 12 секунд и во многом предвосхитила его собственную дальнейшую судьбу.
С 29 мая 1933 года - член парижской масонской ложи «Гамаюн». Исключён из ложи 8 ноября 1937 года позже похищения генерала Миллера.
В 30-е годы Эфрон начал трудиться в «Союзе возвращения на родину», а также сотрудничать с советскими спецслужбами, - с 1931 года. Сергей Яковлевич являлся работником Иностранного отдела ОГПУ в Париже. Применялся как групповод и наводчик-вербовщик, лично завербовал 24 человека из числа парижских эмигрантов. Нескольких завербованных им эмигрантов - Кирилла Хенкина, в частности, - он помог переправить в Испанию для участия в штатской войне. С 1935 года жил в Ванве около Парижа.
Согласно одной из версий, Эфрон был причастен к убийству Игнатия Рейсса (Порецкого) (сентябрь 1937 года), советского разведчика, тот, что отказался возвратиться в СССР. Но сплетни были опровергнуты и он был оправдан.
В СССР
В октябре 1937 спешно уехал в Гавр, откуда пароходом - в Ленинград. По возвращении в Ссср Эфрону и его семье была предоставлена государственная дача НКВД в подмосковном Болшево. Первое время ничто не предвещало беды. Впрочем скоро позже возвращения Марины Цветаевой была задержана их дочка Ариадна.
Арестован НКВД 10 ноября 1939 года. В ходе следствия Эфрона различными методами (в том числе с поддержкой пыток - скажем, помещение зимой в леденящий карцер) пытались склонить к даче показания на близких ему людей, в том числе на товарищей из «Союза возвращения», а также на Цветаеву, впрочем он отказался свидетельствовать вопреки них. Осужден Военной Коллегией Высокого Суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК к высшей мере наказания. Был расстрелян 16 октября 1941 года на Бутовском полигоне НКВД в составе группы из 136 приговоренных к высшей мере наказания заключенных, спешно сформированной в целях «разгрузки» тюрем прифронтовой Москвы.
Ирины и Георгия (Мура). Русский публицист, литератор, офицер Белой армии, марковец, первопоходник, евразиец, шпион НКВД .
Биография
Сергей Яковлевич Эфрон родился в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855-1910), из вестимого дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854-1909), из протекавшей из Виленской губернии иудейской семьиПлемянник прозаика и драматурга Савелия Константиновича (Шееля Калмановича) Эфрона (литературный псевдоним С. Литвин; 1849-1925) .
Из-за ранней гибели родителей до наступления совершеннолетия у Сергея был опекунОкончил известную Поливановскую гимназию, учился на историко-филологическом факультете Московского института .Писал рассказы, пробовал играть в театре у Таирова, издавал журналы, а также занимался подпольной деятельностью.
В эмиграции
В СССР
Арестован НКВД 10 ноября 1939 года. В ходе следствия Эфрона различными методами (в том числе с поддержкой пыток - скажем, помещение зимой в леденящий карцер) пытались склонить к даче показания на близких ему людей, в том числе на товарищей из «Союза возвращения», а также на Цветаеву, впрочем он отказался свидетельствовать супротив нихОсужден Военной Коллегией Высокого Суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК к высшей мере наказания. Был расстрелян 16 октября 1941 года на Бутовском полигоне НКВД в составе группы из 136 приговоренных к высшей мере наказания заключенных, спешно сформированной в целях «разгрузки» тюрем прифронтовой Москвы.
Семья
- Брат - Пётр Яковлевич Эфрон (1881-1914) - актёр, член партии эсеров (его жена - танцовщица Надежда Михайловна Равич).
- Сестра - Анна Яковлевна Трупчинская (1883-1971) - учитель.
- Сестра - Елизавета Яковлевна Эфрон (1885-1976) - сценический режиссёр и учитель, хранительница архива семей Цветаевых и Эфрон.
- Сестра - Надежда Яковлевна Эфрон (1888-1945) - артистка Камерного театра (1915-1917), библиотекарь, жена правоведа Михаила Соломоновича Фельдштейна (1884-1939), академики МГУ и Университета народного хозяйства им. К. Маркса, сына писательницы Р. М. ХинИх сын - биолог Константин Михайлович Эфрон (1921-2008), деятель природоохранного движения в СССР, председатель сегменты Охраны природы Московского социума испытателей природы.
- Брат - Константин Яковлевич Эфрон (1898-1910).
- Двоюродный брат - заметный советский дерматовенеролог, академик Никита Савельевич Эфрон .
- Жена - Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) - русская поэтесса, прозаик, переводчица, одна из величайших писателей XX столетия.
- Ариадна Сергеевна Эфрон (1912-1975) - дочка, переводчица прозы и поэзии, мемуарист, художница, искусствовед, поэтесса
- Ирина Сергеевна Эфрон (13.04.1917-15 (16?).02.1920) - дочка (скончалась от заброшенности и голода в Кунцевском детском приюте).
- Георгий Сергеевич Эфрон («Мур») (01.02.1925-
.07.1944) - сын (погиб на фронте; по данным ОБД «Мемориал», захоронен в братской могиле в г. Браслав Витебской области, Беларусь). Опубликованы его дневники (03.1940-08.1943).
Библиография
- Эфрон С. Детство. Рассказы. - М.: Оле-Лукойе, 1912.
Напишите отзыв о статье Эфрон, Сергей Яковлевич
Литература
- Виталий Шенталинский «Марина, Ариадна, Сергей», Новейший мир, № 4 1997
- Ирина Чайковская «Алмазный апогей Цветаевой», Чайка, № 10-11 (21-22) 2004
- Эфрон С. «Детство», Книга рассказов. М., 1912 г.
- Дядичев Владимир, Лобыцын Владимир . Доброволец 2-х русских армий: военная участь Сергея Эфрона, 1915-1921 годы. - М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2005. - 139 с.
Ссылки
Примечания
См. также
Отрывок, характеризующий Эфрон, Сергей Яковлевич
24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с иной стороны, 26 го случилось Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни минимального смысла. Итогом ближайшим было и должно было быть - для русских то, что мы приблизились к гибели Москвы (чего мы опасались огромнее каждого в мире), а для французов то, что они приблизились к гибели каждой армии (чего они тоже опасались огромнее каждого в мире). Итог данный был тогда же совершении явствен, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились умными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с возможной случайностью потери четверти армии, он шел на правильную гибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя утратить четверть армии, он вероятно теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что если в шашках у меня поменьше одной шашкой и я буду меняться, я вероятно проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое мощнее меня.
До Бородинского сражения наши силы примерно относились к французским как пять к шести, а позже сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а позже сражения пятьдесят к ста. А совместно с тем мудрый и бывалый Кутузов принял сражение. Наполеон же, феноменальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще больше растягивая свою линию. Если скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то супротив этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал угроза своего растянутого расположения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, так как от Смоленска он видел, в каком расположении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного результата на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и безрезультатно. А историки под совершившиеся факты теснее потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и одаренности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам примеры героических поэм, в которых герои составляют каждый интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На иной вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения - существует верно так же крайне определенное и каждом знаменитое, идеально ложное представление. Все историки описывают дело дальнейшим образом:
Русская армия словно бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была обнаружена словно бы у Бородина.
Русские словно бы укрепили вперед эту позицию, налево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым примерно углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где случилось сражение.
Впереди этой позиции словно бы был выставлен для слежения за врагом укрепленный передний пост на Шевардинском кургане. 24 го словно бы Наполеон атаковал передний пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это идеально несправедливо, в чем легко убедится каждый, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, наоборот, в отступлении своем прошли много позиций, которые были класснее Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще неудовлетворительно крепко высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по иным причинам, которые неисчислимы. Факт тот - что бывшие позиции были мощней и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не крепка, но совсем не есть отчего нибудь позиция больше, чем любое другое место в Русской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля налево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором случилось сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, дабы сражение могло случиться на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит расположение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был мощнее всех других пунктов укреплен данный редут? И для чего, охраняя его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и утрачено шесть тысяч человек? Для слежения за врагом довольно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой случилось сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча позже сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Теснее значительно позже, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (видимо, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и необычное показание, словно Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и словно Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно случилось на идеально непредвиденном и примерно не укрепленном месте.
Дело же, видимо, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей крупную дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около поселения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить врага, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для любого, кто посмотрит на Бородинское поле, позабыв о том, как случилось сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, так как ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и непредвиденно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не поспев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, налево от дороги, Наполеон передвинул все грядущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего больше выигрышного для позиции, чем каждое другое поле в России), и на этом поле случилось все сражение 26 го числа. В жесткой форме план полагаемого сражения и происшедшего сражения будет дальнейший:Если бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тут же же вечером нападать редут, а начал бы атаку на иной день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение случилось бы так, как мы его ждали. В таком случае мы, возможно, еще упорнее бы охраняли Шевардинский редут, наш левый фланг; штурмовали бы Наполеона в центре либо справа, и 24 го случилось бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но потому что атака на наш левый фланг случилась вечером, следом за отступлением нашего арьергарда, то есть непринужденно позже сражения при Гридневой, и потому что русские военачальники не хотели либо не поспели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и основное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, видимо, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в надобность отогнуть наше левое крыло и торопливо укреплять его где ни попало.
Но немного того, что 26 го августа русские войска стояли только под охраной слабых, неконченных укреплений, - невыгода этого расположения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав абсолютно совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения каждого грядущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и в итоге того обязаны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели вопреки каждой французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского вопреки Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Георгий Эфрон - не легко «сын писателя Марины Цветаевой», а независимое явление в отечественной культуре. Проживший жалко немного, не поспевший оставить позже себя намеченных произведений, не совершивший каких-нибудь иных подвигов, он тем не менее пользуется непоколебимым вниманием историков и литературоведов, а также обыкновенных любителей книг - тех, кто любит отменный слог и нетривиальные мнения о жизни.
Франция и детство
Георгий родился 1 февраля 1925 года, в полдень, в воскресенье. Для родителей - Марины Цветаевой и Сергея Эфрона - это был долгожданный, вымечтанный сын, 3-й ребенок мужей (младшая дочка Цветаевой Ирина скончалась в Москве в 1920 году).
Отец, Сергей Эфрон, подмечал: «Моего ничего нет… Вылитый Марин Цветаев!»
С самого рождения мальчуган получил от матери имя Мур, которое так и закрепилось за ним. Мур - это было и слово, «родное» ее собственному имени, и отсылка к любимому Э.Т. Гофману с его незавершенным романом Kater Murr, либо «Житейские воззрения кота Мурра с присовокуплением макулатурных листов с автобиографией капельмейстера Иоганнеса Крейслера».
Не обошлось без некоторых скандальных слухов - молва приписывала отцовство Константину Родзевичу, в которых Цветаева некоторое время находилась в близких отношениях. Тем не менее сам Родзевич никогда не признавал себя отцом Мура, а Цветаева однозначно давала осознать, что Георгий - сын ее супруга Сергея.
Ко времени рождения младшего Эфрона семья жила в эмиграции в Чехии, куда переехала позже штатской войны на родине. Тем не менее теснее осенью 1925 года Марина с детьми - Ариадной и маленьким Муром переезжает из Праги в Париж, где Мур проведет свое детство и сформируется как фигура. Папа остался на некоторое время в Чехии, где работал в институте.
Мур рос белокурым «херувимчиком» - пухленьким мальчуганом с высоким лбом и колоритными синими глазами. Цветаева обожала сына - это подмечали все, кому приходилось общаться с их семьей. В ее дневниках записям о сыне, о его занятиях, наклонностях, привязанностях, уделено громадное число страниц. «Острый, но трезвый ум», «Читает и рисует - недвижимо - часами». Мур рано начал читать и писать, в совершенстве знал оба языка - родной и французский. Его сестра Ариадна в воспоминаниях подмечала его гениальность, «опасный и аналитический ум». По ее словам, Георгий был «примитивен и искренен, как мама».
Возможно, именно огромное сходство между Цветаевой и ее сыном породило такую большую привязанность, доходящую до преклонения. Сам же мальчуган держался с матерью скорее осторожно, друзья подмечали порой холодность и резкость Мура по отношению к матери. Он обращался к ней по имени - «Марина Ивановна» и так же называл ее в разговоре - что не выглядело неестественно, в кругу знакомых признавали, что слово «мама» от него вызывало бы куда больший диссонанс.
Дневниковые записи и переезд в СССР
Мур, как и его сестра Ариадна, с детства вел дневники, но множество из них были утеряны. Сохранились записи, в которых 16-летний Георгий сознается, что чурается общения, так как хочет быть увлекательным людям не как «сын Марины Ивановны, а как сам «Георгий Сергеевич».
Отец в жизни мальчугана занимал немного места, они месяцами не виделись, из-за возникшей холодности в отношениях между Цветаевой и Ариадной сестра так же отдалилась, занятая своей жизнью - следственно настоящей семьей дозволено было назвать только их двоих - Марину и ее Мура.
Когда Муру исполнилось 14, он впервой приехал на родину его родителей, которая сейчас носила наименование СССР. Цветаева длинно не могла принять это решение, но все же поехала - за супругом, тот, что вел свои дела с советскими силовыми конструкциями, почему в Париже, в эмигрантской среде, к Эфронам появилось неоднозначное, неопределенное отношение. Все это Мур ощущал четко, с проникновенностью подростка и с воспринятием разумного, начитанного, думающего человека.
В дневниках он упоминает о своей неспособности стремительно устанавливать прочные дружеские связи - держась отчужденно, не допуская к заветным мыслям и переживаниям никого, ни родных, ни приятелей. Мура непрерывно преследовало состояние «распада, разлада», вызванное как переездами, так и внутрисемейными загвоздками - отношения между Цветаевой и ее супругом все детство Георгия оставались трудными.
Одним из немногих близких Муру друзей был Вадим Сикорский, «Валя», в грядущем - писатель, прозаик и переводчик. Именно ему и его семье довелось принять Георгия в Елабуге, в ужасный день самоубийства его матери, которое случилось, когда Муру было шестнадцать.
После гибели Цветаевой
После похорон Цветаевой Мура отправили вначале в Чистопольский дом-интернат, а после этого, позже недолгого нахождения в Москве, в эвакуацию в Ташкент. Следующие годы оказались наполнены непрерывным недоеданием, неустроенностью быта, неопределенностью последующей судьбы. Папа был расстрелян, сестра находилась под арестом, родственники - вдалеке. Жизнь Георгия скрашивали знакомства с литераторами и писателями - раньше каждого с Ахматовой, с которой он на некоторое время сблизился и о которой с огромным уважением отзывался в дневнике, - и редчайшие письма, которые наравне с деньгами присылали тетя Лили (Елизавета Яковлевна Эфрон) и штатский супруг сестры Муля (Самуил Давидович Гуревич).
В 1943 году Муру удалось приехать в Москву, поступить в литературный университет. К сочинительству он испытывал тяготение с детства - начиная писать романы на русском и французском языках. Но учеба в литинституте не предоставляла отсрочки от армии, и окончив 1-й курс, Георгий Эфрон был призван на службу. Как сын репрессированного, Мур служил вначале в штрафбатальоне, подмечая в письмах родным, что ощущает себя подавленно от среды, от нерушимой ругани, от обсуждения тюремной жизни. В июле 1944 года, теснее принимая участие в боевых действиях на первом Белорусском фронте, Георгий Эфрон получил тяжелое ранение под Оршей, позже чего точных сведений о его судьбе нет. По каждой видимости, он скончался от полученных ранений и был захоронен в братской могиле - такая могила есть между деревнями Друйкой и Струневщиной, но место его гибели и захоронения считается незнакомым.
«На лоб каждая вера» - писала о сыне Марина Цветаева, и немыслимо верно сказать, сбылась ли эта вера, либо же ей помешал хаос и неясность вначале эмигрантской среды, потом возвращенческой неустроенности, репрессий, потом войны. На долю Георгия Эфрона за 19 лет его жизни вывалилось огромнее боли и беды, чем принимают на себя герои художественных произведений, бесчисленное число которых прочитал и еще мог бы, допустимо, написать он сам. Участь Мура заслуживает звания «несложившейся», но тем не менее свое собственное место в русской культуре он поспел снискать - не примитивно как сын Марины Ивановны, а как отдельная фигура, чей взор на свое время и свое окружение невозможно переоценить.
Жизненный путь папы Мура, Сергея Эфрона, хоть и тоже прошел в тени Цветаевой, все же был интенсивен событиями - и одним из них стало
Публицист, литератор, офицер Белой армии, марковец, первопоходник, шпион НКВД, репрессирован. Супруг Марины Цветаевой.
Сергей Яковлевич Эфрон родился в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855-1910), из вестимого дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854-1909), из крещёной иудейской семьи. Учился на филологическом факультете Московского института. Писал рассказы, пробовал играть в театре у Таирова, издавал журналы, а также занимался подпольной деятельностью.
После начала Первой мировой войны, в 1915 г. поступил братом милосердия на санитарный поезд; в 1917 г. заканчивает юнкерское училище. 11 февраля 1917 командирован в Петергофскую школу прапорщиков для прохождения службы. Через полгода зачислен в 56-1 пехотный запасной полк, учебная команда которого находилась в Нижнем Новгороде.
В октябре 1917 г. участвует в боях с большевиками, после этого - в Белом Движении, в Офицерском генерала Маркова полку, участвует в Ледяном походе и обороне Крыма.
В эмиграции
Осенью 1920 г. в составе своей части эвакуируется в Галлиполи, после этого переезжает в Константинополь, в Прагу. В 1921-1925 - студент философского факультета Пражского института. Член русской студенческой организации, союза русских писателей и журналистов
Вскоре позже эмиграции Эфрон разочаровался в белом движении, желание возвратиться на родину становилось всё мощней. В Праге Сергей Яковлевич организует Демократичный союз русских студентов и становится соредактором издаваемого Союзом журнала «Своими путями», участвует в становлении евразийского движения, получившего широкое распространение среди русской эмиграции как альтернатива коммунизму. Сергей Яковлевич примыкал к левой части движения, которая, по мере углубления раскола евразийства все лояльнее относилась к советскому строю.
В 1926-1927 годах в Париже Эфрон работает соредактором близкого к евразийству журнала «Версты».
В 1927 г. Эфрон снялся во французском фильме «Мадонна спальных вагонов» (режиссёры Марко де Гастин и Морис Глэз)., где сыграл роль заключенного-смертника в батумской тюрьме, которая длилась лишь 12 секунд и во многом предвосхитила его собственную дальнейшую судьбу. С 29.5.1933 - член эмигрантской масонской ложи «Гамаюн» в Париже. 22 января 1934 возведён во 2-ю степень, а 29 ноября 1934 - в 3-ю степень.
В 30-е гг. Эфрон начал трудиться в «Союзе возвращения на родину», а также сотрудничать с советскими спецслужбами, - с 1931 г. Сергей Яковлевич являлся работником Иностранного отдела ОГПУ в Париже. Применялся как групповод и наводчик-вербовщик, лично завербовал 24 человека из числа парижских эмигрантов. С 1935 года жил в Ванве около Парижа.
Был замешан в похищении генерала Миллера. Согласно одной из версий, Сергей Яковлевич был причастен к убийству Игнатия Рейса (Порецкого) (сентябрь 1937 г.), советского разведчика, тот, что отказался возвратиться в СССР.
[править]
В октябре 1937 спешно уехал в Гавр, откуда пароходом - в Ленинград. По возвращении в Ссср Эфрону и его семье была предоставлена государственная дача НКВД в подмосковном Болшево. Первое время ничто не предвещало беды. Впрочем скоро была задержана дочка Сергея Яковлевича Ариадна.
Арестован НКВД 10 ноября 1939 года. Осужден Военной Коллегией Высокого Суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК к высшей мере наказания. Был расстрелян в августе 1941 года. Ариадна провела длинные годы в завершении и была реабилитирована лишь в 1955 году.
Добавить комментарий